1933 г.р.
Личные воспоминания
Когда началась война, мне еще не исполнилось и восьми лет. Мы жили тогда с мамой на Перекопе в Ярославле, наш белый корпус находился как раз напротив фабрики «Красный Перекоп». При открытой форточке слышалось постоянное гудение множества станков. Тогда фабрика работала на полную мощность, рабочие шли на работу или с работы по гудку густой нескончаемой рекой.
С началом войны сразу произошли перемены. Все окна перекрещены липкой изолентой, к вечеру занавешивались наглухо, чтобы не виден был ни один луч света. Моя мама начала ночами дежурить на улице с противогазом. Наш белый корпус перекрасили в черный цвет (снова белым он станет через год после окончания войны). Стали исчезать продукты, в доме появились хлебные карточки.
Первого сентября я пошла в первый класс. Нашу школу вскоре заняли под госпиталь, нам приходилось искать свою учительницу, переходя из одного помещения в другое. Начались воздушные тревоги с пронзительными сиренами. На крыше фабрики появились зенитки, их грохот во время тревоги перекрывал все другие звуки. Если мама была дома, она надевала на меня зимнее пальто, в карманы рассовывала остатки еды, документы, и мы вместе спускались с нашего третьего этажа на первый, стояли в подъезде, пережидали налет. Ночью я наблюдала движение лучей прожекторов по небу, которые ловили вражеские самолеты. А утром мы, дети, собирали осколки от снарядов. По ночам я иногда оставалась одна, во время воздушной тревоги закрывалась одеялом с головой и будь что будет.
Потом, когда мама надолго отсутствовала, меня приютила бабушка, которая жила на Всполье. Фашисты часто, особенно по ночам бомбили вокзал. Мы сначала бегали с узлами в сарай, но потом надоело, и мы стали оставаться на постелях в доме. Земля вздрагивала от бомб, и мы вместе с ней.
Я видела разрушенный угол деревянного дома на соседней улице. Запомнились часы-ходики на оставшейся стене и глубокая яма от взрыва бомбы. А еще в город стали прибывать эвакуированные ленинградцы. Меня однажды поразила страшная картина: к сараю за забором подъехала лошадь с телегой, похожей на гроб, грузчик распахнул две створки этого гроба и стал нагружать его трупами из сарая, а сверху положил годовалого ребенка в зимнем пальтишке и шапочке. Я заплакала навзрыд, долго не могла успокоиться.
Нашу школу отдали под госпиталь, я стала учиться в женской школе на улице Сенной. Сейчас это школа №7 за универмагом. Донашивала свою детскую одежду, варежек не было, а со Всполья бежать было далековато, прятала руки в карманы или в подмышках, на ногах – бахилы и сверху резиновые сапоги. Были у меня потрепанные учебники (их выдавали бесплатно), чей-то поношенный портфель. Тетради были самодельные, сшитые из обоев или оберточной бумаги. Мы их сами разлиновывали поубористей. Но учиться старались. Ежегодно сдавали экзамены, начиная с 4-го класса.
Однажды я не услышала, когда приходить на экзамен по арифметике. За мной прибежали домой. Пока я от Всполья добежала до школы, экзамен уже шел давно. Но я решила все быстро и сдала тетрадь первая. Тогда мне поставили «отлично».
Я участвовала в агитбригаде. Все агитбригады часто выступали перед ранеными в госпитале, в цехах на заводах, на агитплощадках города.
Даже в войну государство о нас заботилось: нам часто делали уколы и прививки, давали таблетки от глистов. В большую перемену выдавали по половине булочки и чайную ложку сахарного песка. Я умудрялась это лакомство приносить домой, делилась с бабушкой. Утром мы завтракали поздно. Перед школой бабушка давала мне кусок хлеба, дома я съедала лишь корочку, остальное несла в школу и там по кусочку смаковала. Голод был постоянный. Моя одноклассница-отличница при мне готовила бутерброд себе, обрезала края хлеба. Я из гордости не просила доесть. Любимая еда была тюря из подслащенного морса и крошеного хлеба.
Чтобы иметь дополнительную хлебную карточку, мы с бабушкой попеременно нянчились с чужими детьми от грудного возраста до школьного. Как-то еще успевала уроки делать. Я была маленького роста, и когда учитель географии вызывал меня отвечать по карте, то давал мне свой стул, на который я вставала, чтобы показать что-то на карте. А еще девочек учили санитарному делу, учили перевязывать рану, накладывать жгут, шину на перелом.
Летом мы с бабушкой ходили за 30 километров по деревням, чтобы чашку на чашку менять соль, табак на муку или молоко. Обратно шли в то же день, ночевать нас пускать боялись. Несли на себя картошку и что еще наменяли: мне 10, бабушке 60 лет.
В пятом классе начали изучать немецкий язык. Мы противились, пока нас не убедили, что язык врага надо знать. Около школы пленные немцы рыли траншеи для кабеля. Среди них не было изможденных тощих людей, видимо, жилось им неплохо. Вот здесь и возникал у нас негатив. Мы старались их как-то обидеть, произнося первые выученные немецкие слова.
После войны страна еще долго жила бедно и тяжело. Когда я училась в седьмом классе, за хлебом надо было стоять огромные очереди, занимая очередь рано утром. Мы с мамой на двоих покупали полбуханки хлеба. Эту пайку делили пополам. Одна половина – нам, а вторую делили на три части, продавали на базаре, чтобы купить пол-литра молока. Одежду донашивали что у кого было, перешивали вещи, сами чинили себе худые валенки.
