1922 г.р.
Прислал Березовский Владимир.
Свой дом
Построили его мои родители, а деньги копила мама... Две войны копила. Финскую и Великую Отечественную. И еще одну, неизвестную, что шла на территории польских лесов и предместий после окончания второй мировой.
Родилась мама в Чечулино. Ее могли назвать Нэпой, в честь только что начавшейся Новой экономической политики. Подобные придумки приветствовались тогда повсеместно. И даже сегодня можно встретить людей с именами из первых слогов или букв символов той эпохи. Октябрина, например, или Вилор (Владимир Ильич Ленин). Да и деду надо было как-то проявлять лояльность к новым порядкам. Был он из зажиточных крестьян, а значит - не подходил по классовым признакам к основной деревенской массе и ее покровителям. Только не стал Петр Федорович Мошников изменять вере и назвал девочку по Божьи – Аннушкой.
Только подросла Аннушка, как начался период новых символов. Коллективизация, а с нею выселки, Гулаг. И если первым еще называли девчонок, то второе и третье стало необратимой реальностью для таких как Петр Федорович. Спасая семью, бросил он два дома, ригу, короче говоря, всю недвижимость и все что двигалось: поросят, коров, коней-лошадей – на колхозный учет. Затем, завязав узелки, а оказалось их ровно восемь по одному на душу, пешим ходом повел малых и больших в Новгород. Здесь помогли связи. На железнодорожной станции конторщик из управления подвижным составом оказал услугу. В прежние годы он оформлял деду вагоны под веники и дрова (Петр Федорович в период НЭПа был поставщиком питерских жилконтор).
Вот и встал крепкий крестьянин на железнодорожные рельсы. Только совсем недолго было ему счастье. Сталин отменил карточки для членов семей железнодорожников. А именно продовольственные карточки, выдаваемые в комиссариате железных дорог, служили и коровой, и козой, и всем остальным, чем жили на деревне работящие люди. Город пришлось оставить. Отправился бывший железнодорожник на судоверфь в Деревяницы. Обычным плотником. Зарабатывать семье на хлеб топором и рубанком.
Старшую дочку решили тогда отдать учиться на медсестру, в новгородское медучилище, что стоит и сегодня, потрескивая штукатуркой возле старого рынка. А вот Аннушку дед пристроил, опять по старой дружбе, в Кречевицы. Да-да, в воинскую часть ВВС РККА! Ученицей парикмахера. Так началась ее взрослая жизнь. Добираться до аэродрома было легко только зимой, по льду Волхова. А летом - давать, как говорили, «круголя», по берегу, понтонному мосту в Новгороде и опять по берегу, да по грязи. И все в темное время суток. Зимой понятно почему, а когда лед сходил - по необходимости ранней побудки. На дорогу до КП уходил не один час. Конечно, не волки пугали девчонку. Хотя и выли они тогда больно жутко. Высокий забор с колючей проволокой настораживал куда более серьезно. Зона для уголовного элемента стояла в двух шагах от дома. И сбегали из нее с завидной регулярностью. Бывало ночью ударят по морозу, схватят проходящую мимо девушку - пиши пропало женское счастье, хоть и жива осталась. Случалось такое, и не раз. Говорили об этом лишь слезы девичьи, но не сводки милицейские. Не доверяя слепому случаю, Аннушку зимой до другого берега когда мог провожал отец с топором, а там солдатик из караула принимал с рук на руки.
Эти солдатики помогли выжить и в Финскую, на которую отправили 18-летнюю девушку как вольнообязанную. В злые морозы отдавали рядовые бойцы батальона технического обеспечения своей Аннушке кто что мог: теплое белье, портянки, а кто и шинель - одеял во временных щелях (так назывались укрытия, вырытые возле взлетно-посадочной полосы в первые дни финской войны) выдавать не предусматривалось...
Перед самым началом Великой Отечественной вся семья вновь переехала в Чечулино. Только не в свой дом. Там уже хозяйничали другие жильцы. На работу хоть и приходилось добираться пешком, но уже на пару с сестрой. Она к тому времени выучилась на медсестру и служила в Кречевицах. Ремешки, сапожки как на близняшках, только у одной петлицы на гимнастерке, а у другой - лишь след от них. Вольнообязанная Аннушка продолжала стричь и брить солдат и офицеров. Только редкий офицер платил рублем, все улыбкой или цветами полевыми одарить хотели. Только солдатики со своей «нулевой» стрижкой регулярно пополняли капитал.
Из Кречевиц домой не отпускали месяцами. Словно кадрового генерала. А на деле приказ был такой - кто служит, тот обязан, хоть ты и вольный, всегда быть на месте. Военное время. И блиндажи даже стали строить не в пример финским окопам. В два, а то и в три наката. А что касается всего другого, то зимой, бывало, и виноградом потчевали, не говоря о шоколаде, парашютном шелке да американском белье. Случилось даже в ту пору Василия Сталина видеть. И стричь. Расплатился инспектор-полковник в 1942 году огромным букетом цветов и пачкой шоколада, а денег дал точно по прейскуранту. Хоть и височки скосила. Волновалась ведь Аннушка - Сталин! Вот и пришлось Василию Иосифовичу носить всю оставшуюся жизнь косые, а не как до этого случая прямые височки.
Были и другие клиенты у Аннушки во время войны. Случались и каверзы. Одному полковнику ухо отрезала, чуть, чуть, на самую малость мочку подхватила немецкой сталью из города Золингена. Летчиков особенно тщательно требовалось брить. Так они головами в полете крутили-вертели (чтобы фашиста вовремя заметить), что щетиной могли себе до крови шеи натереть! А это, считай, - диверсия против летного состава. А этот и на земле крутил что пропеллер-винт воздушный. Неприятностей удалось избежать чудом: тревогу объявили, так полковник в небо ушел без уха, а после вылета ему еще и ранение в книжку записали. Вот вам и чудо.
Но самым серьезным посетителем стал Болеслав Берут, председатель Крайовой Рады Народовой, который потом еще в Аннушкиной орденской книжке на польский «Бронзовый Крест заслуги» расписался. Густые усы были у председателя. И такой же «густой» юмор. На одном из официальных приемов предложил русской девушке вальсировать. Думал, не сумеет. Ошибся. Но орденом не за танец наградил. С 1944 года Аннушка служила в Народном Войске Польском, куда ее 13-ю бомбардировочную авиационную дивизию под командованием генерала Федора Петровича Полынина перевели для «укрепления» поляков. В том самом 1944-м Федор Петрович (отец родной, только с именем-отчеством наоборот: папа-то - Петр Федорович!) стал командующим ВВС Войска Польского, но оберегал Аннушку, как и прежде, должностью не кичась.
Берег в прямом смысле этого слова. И после Победного Мая 1945-го старался далеко от себя не отпускать. В Польше разгоралась партизанская война. Стреляли и по своим – полякам, а по русским - и подавно. Об этом мало писали, больше о лесных братьях да других национальных движениях на территории СССР сообщали. Вот потому и числились все русские специалисты в Войске Польском поляками. А когда пришла пора в 1947 году вновь русскими становиться, Аннушке в наградном листе записали по-советски: «за самоотверженный труд и проявленную при этом смелость...». Вот он какой, Крест. За заслуги перед Польской республикой.
Все эти годы не ведала Аннушка о судьбах отца, матери, братьев. Только осенью в год увольнения вернулась из Польши домой и узнала о смерти отца и старшего брата... Услышала, как жили все остальные: младший брат в Германии на каторжных работах, мать, - увидевшая смерть мужа и казнь сына, - в родной деревне под испанцами.
Помня домовитого отца, открыла тогда Аннушка чемоданчик с парикмахерским инструментом, достала накопленное и решила строить дом. Дом, в котором спустя годы я и родился, пропустив, правда, вперед двух сестер. В доме, что стоит в Знаменском переулке Великого Новгорода и который никому мама, как ни просят «новые русские», не отдает.
На снимках: мама (в центре)в 1945 году со своими польскими однополчанами.
