1924 г.р.
Личные воспоминания
Родилась я в деревне Федяево Некрасовского района Ярославской области. В 1941 году я закончила 9 классов. Меня сразу взяли на фронт. Всю войну я прослужила связисткой в подразделении воздушного наблюдения, оповещения, связи (сокращенно довольно забавно – ВНОС). Мы предоставляли информацию зенитчикам и летчикам-истребителям.
Служить было очень тяжело. И физически, и главное – морально. Мы были еще совсем девчонки. Часто пережить ужас помогал только смех. Иначе можно было просто сойти с ума.
Сначала мы учили азбуку Морзе, чтобы работать радистами. Я уже умела передавать, хотя еще не совсем знала азбуку. Один солдат научил меня быстро передавать какую-то фразу. Я гордилась, что получается быстро. Похвасталась другим солдатам. А они хохочут! Оказалось, что тот солдат научил меня передавать ругательство. Стыдоба одна! Радисту дали «за юмор» 5 суток. А я уж потом знала азбуку хорошо, больше не проведешь.
Как-то мы с подружкой налаживали обрыв связи в лесу. Был октябрь, холодно и сыро. Немецкий снайпер стал по нам стрелять. Мы прыгнули в окоп с водой. Вылезти было невозможно. Как только поднимали пилотку (насаживали ее на автомат), снайпер стрелял. Так и сидели в ледяной воде, пока не стемнело. Потом мы даже идти не могли, настолько ноги застыли. Нас тащили солдаты, везли потом на попутной машине.
А в другой раз вообще смех и стыд. На передовой тянули связь, началась бомбежка. Мы прыгнули в окоп. Все молчат, бомбы - не шутка. Кончился налет – тут уж над нами мужики похохотали всласть. Оказалось, что в окопе, накрытом плащ-палаткой, солдаты устраивали баню. Мы к голым мужикам и запрыгнули, не глядя. Им было очень смешно, а нам не до смеха.
Но и мне однажды попало. Кто-то из солдат (дело уже при наступлении было) решили пошутить. Поставили в снег пленного немца, обмотали его проводом связи, а между пальцами руки сделали разрыв провода. Меня послали искать порыв. Иду, ночь, стоит немец. Я побоялась, обошла его. Проверила – на другой стороне линия цела. В общем, не восстановила связь, убежала. Послали потом девчат с солдатом, они исправили. А мне дали 5 суток.
Жили мы в землянках. Как-то прибежал к нам котенок. А нам тоже тепла, отдушины хочется. Прикормили его за неделю. Он привык ко мне. Нам надо дальше ехать, а его куда девать? Я посадила его в котел, где нам готовили еду. Крышкой прикрыла. А он давай мяукать. Повар разозлился. Кинул котенка на машину со снарядами, которая проезжала мимо. Так котенок и уехал на фронт без меня.
Когда мы были уже в Кенигсберге, дали задание обставить комнаты, где мы будем жить. Мы искали по домам что-то подходящее. Зашли в один дом, а обратно нас овчарка не выпускает. Надо возвращаться, а то сочтут дезертирами. У нас был трофейный пистолет с перламутровой рукояткой. Пришлось собаку пристрелить. Ревели потом, было жалко собаку. Она ведь защищала свой дом. Но война есть война. Там же в другом доме мы вешали стираное белье. Решили вбить гвоздь в стену, а она провалилась. Оказалась закрытая дверь в кладовку. Там нашли и еду, и сладкое вино. Мы попробовали – сладко. Напились. Командир пришел, а солдаты пьяные. Отругали нас. Но тут уже все проверено – не отравились. Продукты и вино изъяли, больше мы этого не видели.
Тогда же для нашего полковника в одном из домов я нашла завернутую в комок скатерть. Мы начальство уважали. А полковник любил все красивое. Мы и решили ему подарить эту скатерть. Ушли. Он меня вызвал, сказал, что больше таких подарков дарить не надо. Я не поняла. Он развернул скатерть – а там дерьмо... Мы же не знали! Он не ругал, но нам было стыдно.
Много видела смерть. Это очень страшно и тяжело терять друзей. Моя подружка Оля Шаповалова из Данилова не любила стирать белье. Уговорила меня за нее стирать, а она поехала вместо меня за обедом. Поменялись. Это спасло мне жизнь. Повозка (ехали на лошади) наехала на мину. Одного солдата отбросило метров на 5. Вознице оторвало обе ноги. Оле разорвало живот. Она еще потом жила некоторое время. Положили ее в землянке в расположении. Я дежурила на улице. Слышу, в соседней землянке кто-то говорит про Ольгу, что она еще жива, можно ей воспользоваться. Меня такое зло взяло, влетела в их землянку – думала, всех перестреляю. А еще немцы – пунктуальные, все у них по расписанию. У нас обед – у них время бомбить. Другая моя подружка устала прятаться. Сказала, что пока не доест, из землянки не уйдет. Ее там и разбомбило.
Были эпизоды, которые вспоминаю не только с ужасом. Как-то на передовой в окопах были. Наша смена была дежурить, не высыпались. Пришла потом в землянку. Там много всего на нарах было наложено. Спать очень хотелось. Рухнула на нары, выспалась. Потом оказалось, что это была до нашего наступления немецкая землянка. Там на нарах много немцев убило (видно, снаряд попал в цель). Присыпало их землей, потом шинели накидали. В общем, мужики наши потом потешались, что я нашла, где выспаться. На немцах!
Весной немецкие окопы залило водой. Мы наступали, заняли их окопы. Воды в окопах полно, а питьевой воды нет. Пить-то хочется. Воду брали из окопов. А немного погодя там трупы немцев всплыли. Нас с девчатами тошнило от омерзения. А ребятам смешно: «Девчата, как вы поправились! Настой из немцев пили!» Только позже я поняла, что тот страшный юмор помогал нам не сойти с ума от ужаса.
К Курской дуге мы шли быстро. Тяжелая скатка (шинель), тяжелые огромные ботинки не по размеру. Еще и боя нет, а усталость страшная. Пот, грязь, пыль – и 60 километров пешком в таких условиях. И мужчинам тяжело. А что говорить о нас, девчонках!
Так же было и в Белоруссии. Шли к мосту 50 километров за день. Пришли, а моста нет, разбомбили. Мы сели и заревели. Сил больше не было идти. Хорошо, на другой берег нас, девчат, перевез один местный житель. А наши ребята еще 20 километров шли до другой переправы. 70 километров они прошли за день. Такие были у нас переходы.
Питание у нас было скудное. Не до разнообразия. А пшенка нам надоела. Как-то привезли соленые огурцы. Нам страсть как их хотелось. Договорились с поваром, что заберем огурцы, а взамен наберем щавеля. Огурцы мы сразу все съели. Уснули в поле на травке, щавеля не набрали. Получили наряды вне очереди.
На построении надо было петь солдатские песни. Это поднимало настроение. Но в Пасху мы петь отказались – грех, вроде. Командир положил весь взвод в мерзлую мокрую грязь, заставил нас ползать. Все вымокли, но петь не стали. Дуся Ратникова из Данилова в банку положила мох, подожгла его и служила обедню, пока командир не разогнал нас.
А еще мы как-то пели для штрафбата. Тянули связь, замерзли. Грелись в какой-то землянке. Там были солдаты длинноволосые и без погон. Мы потом догадались, что это штрафники. Они попросили нас спеть. Мы пели «В землянке». Тогда они эту песню еще не знали. Это сейчас все подпоют: «Бьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола как слеза. И поет мне в землянке гармонь про улыбку твою и глаза.»
Когда уже по территории Германии шли, наши солдаты всегда жалели немецких детей. Как-то мы заметили, что у нас из дома, где мы жили, стал пропадать хлеб. Оказалось, что немка с тремя детьми жили рядом. Мать ждала за углом, а дети лазали за едой. Когда мы детей застали, оказалось, что это ребятишки лет пяти. Мы их накормили, они долго ели, не могли насытиться. Мать нам что-то говорит, а мы не понимаем. Мы отдали им все продукты. Ревели и она, и мы.
Еще как-то видела наших солдат, которые подсматривали за немецким конюхом и хохотали. Оказалось, что фрица кто-то научил русским ругательствам. Чистит лошадь и ругается из мата в мат. Русский мат от немца звучал очень смешно. Он все путал, употребляя ругательства, а наши веселились.
Девятое мая. Накануне из леса на нас вышли немцы. Мы кинулись прятаться. А наши солдаты говорят, что немцы сами идут сдаваться. Так и вышло. Фрицы понимали, что войне конец. Винтовки побросали, сдаются. А к 9 мая все словно знали. Вином запаслись заранее. Проснулась я от криков, стрельбы. Надо выходить, а я чулки найти не могу. Все обнимались, целовались, стреляли. Думали, что завтра домой. Но оказалось, что война не совсем окончена. Девчонок наших отправили на Дальний Восток. А я уже тогда при штабе работала машинисткой с секретными документами. Меня оставили при штабе.
