1920 г.р.
Личные воспоминания
Я родился и жил на Урале, в Пермской области в городке Лысьва. Учился в ФЗУ и начал работать слесарем. С завода в 1940 году меня призвали в армию. Когда началась война, я служил на Дальнем Востоке.
Там на границе с СССР стояла Квантунская японская армия. Японцы тогда оккупировали Китай, стояли в Манчьжурии. Мы – на одном берегу Амура, они – на другом. Мы рвались на войну с фашистами, но здесь тоже было неспокойно. Никто не знал, начнет ли войну Япония. Японцы сами не решались переходить границу. После революции много белогвардейцев эмигрировали в Японию и Китай. Вот их и использовали в качестве шпионов, засылая к нам через границу. Мы их ловили и передавали пограничникам.
Я тогда был замполитрука роты. Ночью, чтобы не выдать наши позиции, мы укрепляли берег, строили заграждения из 3-х рядов кольев с колючей проволокой. Однажды я и старшина нашей роты в темноте увидели светлое пятно на реке. Оказалось – вражеский разведчик. Он вылез на берег. Пока снимал свой резиновый костюм, мы его и скрутили. Боев у нас не было, хотя ждали. Только в 1944 году наш разведчик Зорге сообщил, что Япония вступать в войну не будет. Только тогда нас отправили на Украинский фронт.
В то время уже шло освобождение Западной Украины, Польши, Чехословакии, Германии. Я стал пропагандистом стрелкового полка на Первом Украинском фронте. Мы, пропагандисты, должны были знать обо всех подвигах, давать информацию о них во фронтовую газету. Еще в мою обязанность входило отвечать за знамя полка. Все части берегли свои знамена, так как при потере знамени будет расформирование части, а нам – трибунал. Была специальная команда для охраны Знамени. Была и печальная обязанность. Надо было подбирать места захоронений, писать родным похоронки. Если погибал офицер – организовывали митинг. Да и вообще все касалось политруков и их помощников: разъяснять бойцам их задачу, проверять боевое оружие и технику, заботиться, чтоб все были накормлены, обуты, одеты, чтоб высыпались, получали письма из дома... При гибели командира политруки брали командование на себя. Не до трусости было!
Как-то мы сидели в землянке. Комсорг Вася Сарафан вышел на улицу покурить и погиб от шальной пули. Он был замечательным украинским парнем.
Я всегда был на передовой. Бои шли кровопролитные. Иногда за неделю из 100 человек в роте оставалось 10. Быстро менялся личный состав. А вот перед наступлением на Берлин геройства особого уже не было, потому что воины были уже или немолодые, или обстрелянные, большинство после ранений, все имели солидный боевой опыт. Да и вооружение стало солидным: «Катюши», танки, самолеты... Мы часто ехали на броне танков, чтобы не отстать от них.
В кино показывают, что при атаке кричат «Ура!». Это было редко у нас. Армия уже окрепла, было много техники. Сначала шла полчаса артиллерийская подготовка, шли танки, гудели самолеты. Мы просто не услышали бы ничего. Командир приподнимался, махал рукой: «Вперед!» А крик «Ура!» был бы просто сигналом для фашистов начинать обстрел.
Помню форсирование реки Варта. Наступление наше выдохлось. Ни людей, ни снарядов. Надо было зацепиться на другом берегу, где были немцы. Даже плоты было собрать сложно. Это у нас избы деревянные, а у них – каменные, бревен нет. Дали нам только автоматы и телефонный аппарат. Как-то на самодельном плоту человек 30 переправились, звоню, сообщаю об этом. Это сообщение услышал командир дивизии. Кричит: «удержите плацдарм – представлю к Герою!» Немцы нас обнаружили, когда мы уже переправились, стали обстреливать. Убило командира, я принял командование на себя. Удержали завоеванный клочок земли. За ночь наши навели переправу, пошли пушки к утру. За форсирование р. Варты я получил орден Красной Звезды.
В ходе другой операции на реке Одра меня сильно контузило, оглох на оба уха. В госпитале лечился. Вдруг ночью одно ухо «прострелило», я начал что-то слышать. Я на радостях закричал: «Господи, я слышу!» Прибежала медсестра, охладила мой пыл: «Ну и что?» С тех пор слышу только одним ухом, другое так и не вылечили.
У нас для подшивок газет была повозка. Там же были шахматы, домино, брикеты угля для розжига костра. Ездовой был здоровый красавец-сибиряк Николай Иванович, лет 53-54. Под сиденьем повозки он всегда держал мешок с мукой, масло, сковородку, кастрюлю. Однажды на какой-то станции стояли цистерны, в одну попала пуля или снаряд. Из нее потек спирт. Кто сумел – набрали. У Николая Ивановича тоже под сиденьем была канистра со спиртом. Командир полка знал об этом. Посылали ко мне с флягой за спиртом: «Идите к пропагандисту!» Николай Иванович всегда пек оладьи, иногда перед оладышками чуток «принимали», хотя не особо надо было. Так что свои фронтовые 100 граммов не брали. А давали спирт, чтобы раны промывать, если что.
Когда мы уже вошли в Польшу, стали выдавать по 5 сигар на офицера в сутки. Это была проникотиненная морская трава. Сразу не выкуришь, хватало раза на 4. Однажды в Польше нас отправили на учебу в городке Острув. Нам сказали, что не надо ночевать где попало, рискованно. Поляки вообще злобные. Пошли мы куда велели. Но даже по договоренности с командованием хозяин-поляк нас даже не стал кормить. Мы ему отдали гражданский костюм, так он сварил нам нечищеной картошки и даже соли не дал.
В Германии немцы бежали уже так быстро, что не успевали вывезти провиант. Мы перешли на подножный корм. Многие в столовую не ходили, хватало консервов, брошенных фрицами. Тогда уже немцы голодали, а мы их подкармливали.
При штурме Берлина рейхсканцелярию брали спецвойска Берии. Простых солдат на штурм туда не пускали, т.к. там был и весь командный состав фашистской армии, и правительственная связь, и документы. Мы дошли до южного аэродрома Берлина. Если Гитлер попытается бежать, мы должны были помешать. Там меня в конце апреля и ранило. Мы заняли подпольный штаб Гудериана. Это было 2 мая 1945 года. А 3 мая нам пришел приказ идти на Прагу (Чехословакия). Там было очень много немецких войск. Чехословаки подняли восстание и обратились к Сталину за помощью. Мы шли к ним. 9 мая в 16 часов мы вошли в Прагу и только тогда узнали о капитуляции Германии. Потом еще недели две шли бои. Это фашисты и власовцы (предатели с Украины) пробивались к американским союзникам в плен.
Ранило меня в Берлине. Я ехал на броне танка. Вошли в населенный пункт, а немцы его заранее пристреляли. Осколок снаряда прошел через стопу через сапог насквозь. Я 3 дня лежал в госпитале. Наша часть шла мимо. Я вышел и с ними уехал в полк. Так и получилось, что я числился в госпитале, а сам был в Праге. Нога загноилась. Пришлось снова лечь в госпиталь – и опять в Прагу.
Когда в Берлине подписывал акт о капитуляции фельдмаршал Кейтель, ему маршал Жуков велел выходить через боковую дверь. Там, говорят, была глиняная фигурка лисы в капкане. Символично.
В июле-августе 1945 года началась постепенная демобилизация женщин, «стариков»-бойцов. Народу было много, а транспорта мало. Набрали тысячу человек, повезли их на Родину. На одной повозке с 2 лошадьми сидели по 5 человек. Из Чехословакии добирались своим ходом до Львовской области. Такой путь вроде недлинный мы преодолевали больше месяца, до конца сентября. Чехи нас приветствовали. Даже старик с огромной связкой травы за спиной – и тот долго махал нам рукой. Где ночевали мы, офицеры Красной Армии, – чехи готовили нам еду, постель, ванну. Мы всегда предлагали оплатить ночлег, но они никогда не брали. Кричали: «Дружба навеки!»
Другое дело – в Польше. Поляки убирали из комнат даже мебель, даже мусор не подметут или пыль. Заявляли, что якобы все немцы забрали. Мы знали, что врут. А еще бурчали, что им и при Гитлере хорошо было. Когда мы подходили к нашей границе у Львовской области, украинцы, жившие в Польше, плакали, просили нас забрать их с собой на Украину, а то их поляки перережут.
