Пеймер Михаил Николаевич

1923 г.р.

Личные воспоминания

Наше поколение, рожденное в первой половине 20-х годов 20 века, когда пушки гражданской войны едва умолкли, а залп Авроры все еще находил отклик в наших душах, - мы были романтиками, одухотворенными революционными призывами. Это сказалось не только в отношении к стране, но и величайшем патриотизме, растворении личности в общем историческом благе Родины, в нашей любви не за что-то, а просто потому, что любили. Наша нравственность была значительно выше, чем у наших детей и внуков. Мы эту романтику сохранили до глубокой старости. Вот почему нас не смущает отсутствие бытовых благ. Живем в любых условиях, сохраняя бодрость духа и оптимизм.

Пеймер Михаил Николаевич

После школы я хотел поступать в институт. Но в институт не пускали, т.к. после финской войны видимо предполагали, что будет война. Был указ, чтобы всех юношей после 10 класса брать в военные училища. В 17 лет я поступил в Московское военное артиллерийское училище имени Красина. Потом оно стало ракетным. Училище – гвардейское. Так что на фронт в 1941 году я шел гвардейцем, хотя гвардии еще не было.

С 19 лет я командовал взводом «Катюш». Прошел путь от лейтенанта до капитана. В конце войны мне было всего 22 года, командовал уже батареей.

1. Еще до назначения меня командиром батареи, меня назначили начальником разведки 338-го Гвардейского дивизиона «Катюш». Командир дивизиона послал меня в стрелковый полк в передовой отряд. Штурм высоты Мамаев курган, где сейчас мемориал, был очень тяжелым. Мы шли с разведчиком и связистом от Яблоневой балки сначала в полный рост, потом перебежками или ползком под бомбами. Добрались до основания кургана. Там стоял подбитый Т-34, наш танк. Под ним – начальник штаба стрелкового полка и еще несколько человек.

Я спросил, где его батальоны. Он ответил: «Сплошной огонь. Залегли. Майор, командир полка, тоже там впереди». Я предложил отвести батальоны вниз, и тогда я смог бы по рации передать своему командиру дивизиона дать залп из «Катюш». Это открыло бы дорогу наступлению, подавив огневые точки противника.

Начальник штаба сам ничего решать не стал, звонил командиру дивизии. Сказал тому, что «лейтенант от «Катюш» предлагает» такой вариант. В ответ командир стрелковой дивизии с матом заорал: «Кто у вас командует? Командир полка или лейтенант? Вперед! Взять высоту!»

Потом из-под танка я в бинокль наблюдал, как поднялся майор, командир полка. Так потом рисовали на плакатах.

«За мной!» - он встал во весь рост, призывая солдат подняться на штурм. Солдаты стали вставать, но под шквальным огнем сразу командира убили. Солдаты залегли. Я, раздосадованный, вернулся, доложил начальству. Потом выпил кружку водки и плакал от увиденного.

Высшее командование у нас было отличным. А вот среднее звено командиров было крайне слабым после репрессий 1937-1938 годов. Минимальное военное образование. Воевали в основном в лоб, чуть не с шашками против танков. Было много просчетов. Солдаты гибли из-за неграмотного руководства командиров среднего звена. Так было и на Мамаевом кургане.

После училища, когда я был назначен командиром взвода артиллерии, командиром батареи был Ластовицкий (из запаса), человек с пятью классами образования. Потом меня назначили вместо него.

Людские потери были часто от неграмотности командиров, не знающих современной тактики войны. Молодых лейтенантов многие из них не любили. Лейтенанты всегда попадали в противоречие с ними. Часто мы слышали: «А, ты слишком грамотный!»

2. 31 января 1943 года. Под Сталинградом в котле оказалась 6-я Панцирная армия генерала Паулюса. Несколько месяцев мы понемногу сжимали кольцо, преодолевая сопротивление фашистов. Все мы – и немцы тоже – изрядно устали от безуспешных попыток гитлеровцев прорвать наше окружение. Немцы утратили веру в обещанную фюрером поддержку извне для освобождения замерзающих и голодающих сынов Третьего Рейха.

В тот день я шел от командира в расположение батареи и услышал невнятный шумок. Услышали его и пехотинцы из своих окопов. Стали всматриваться в темноту, увидели фигуры немцев. Мы залегли, сняли автоматы с предохранителей. Немцы шли медленно, ощупью, с поднятыми руками, большинство без оружия. Мы их усадили, отобрали несколько автоматов. Немцы шли сдаваться ночью, чтобы избежать риска быть расстрелянными своими, выполняющими роль заградительных отрядов. Один из дезертиров сумел объяснить, что их часть не способна оказать какое бы то ни было сопротивление, что все ждут приказа о прекращении огня и капитуляции. Потом добавил, что все смертельно голодны.

Вид этих измученных людей, еще недавно певших фривольные немецкие песенки, гордо идущих в бой, уверенных в своем каком-то высшем праве топтать чужую землю, презирая противника, постепенно менял наше отношение. На смену жгучему желанию избить этих пришельцев из так называемой «цивилизованной Европы», расстрелять их за все злодеяния, появилось сознание солдатского долга, не допускающего бить лежачего. Присмотревшись к этим поникшим, во что попало одетым, утратившим солдатскую выправку и с тревогой ожидающим своей участи, людям, наши солдаты начали пересмеиваться, протягивали пленным табачок, кое-кто и припрятанную горбушку.

Я помню этот эпизод. Тогда уже недели две мы практически не воевали. Боевые порядки наших и немецких войск были так близки, что залп не то что батареи, но даже одной установки мог нанести поражение не только врагу. Активно стучали лишь минометы. Почти круглосуточно радиовещательные установки по всему фронту призывали немецкое командование прекратить бессмысленное кровопролитие и капитулировать. Мы ждали... А через два дня прозвучала команда о прекращении огня. Началось великое ликование, повторившееся через год в Ленинграде, а еще через полтора года – в Берлине.

3. После Сталинграда нас отправили на переформирование в Москву. База была в Люберцах. Нам дали один день для посещения оперетты. До сих пор помню, смотрели мы «Марицу» композитора Имре Кальмана.

Помню, как мы готовились, чистили одежду, начищали пуговицы и сапоги. После тяжелой жизни на фронте – и такой праздник. Помню свой восторг. Мы приехали из Люберец на Казанский вокзал Москвы. Потом пешком шли в сад Эрмитаж, где тогда был театр оперетты. Шли через всю Москву. Люди стояли по обочинам дороги, приветствовали нас, кричали, дарили цветы. Слушали мы тогда Качалова (в роли Тасилло) и чешскую певицу Стефанию Петрову в роли Марицы (артистка была у нас в эмиграции).

4. После Сталинградской битвы меня направили в штаб Гвардейских минометных частей Западного фронта. Основные действия тогда шли везде, кроме Западного фронта. Успешное наступление шло на Украине (Юго-Западный фронт). В войсках Западного фронта тогда бытовала в офицерских кругах шутка, что воюет весь мир, кроме Турции и Западного фронта.

Но тогда уже готовилась секретная операция «Багратион» по освобождению многострадальной Белоруссии от гитлеровской оккупации. Мы обсуждали и изучали успешное наступление 60-й армии Юго-Западного фронта. Она продвигалась по 55-60 километров в сутки.

Уже изменился кадровый состав средних командиров. При подготовке к боям в Белоруссии, мы посвящались в детальные подробности о дивизиях противника, стоящих вдоль железной дороги Витебск-Орша. Знакомились даже с боевой «биографией» немецких дивизий и их командиров, манерой ведения боя, удачи и просчеты тоже изучали. Все это было новое, часто вызывало скептические разговоры. Но я, как и многие молодые офицеры, принимал это увлеченно, чувствовал тщательную подготовку к битве без прежних ура-патриотических порывов «с шашками наголо».

Для дезинформации противника, ночью мы выдвигались из второго эшелона для оборудования наступательного плацдарма, огневых позиций, инженерных фортификаций. Днем же, на виду у противника возвращались на свою базу, демонстрируя переброску войск в другие районы. Оставленные же на весь день на передовой командиры взводов и разведчики изучали систему обороны врага.

Мне был тогда всего 21 год. Сам себе и многим подчиненным я казался совершенно взрослым, мудрым и опытным. Сегодня я с улыбкой вспоминаю, что я был еще порывистым мальчишкой, склонным к романтике. Чего греха таить, умеренное зазнайство мое старшими командирами тактично осаживалось. Но у нас всех был небывалый подъем. Все ждали наступления.

Солдаты валились с ног от усталости, офицеры страдали бессонницей. Ночью – активная работа, а днем – масса хозяйственных дел. Когда я ложился спать, голова продолжала молотить, бессвязно, но назойливо...

Четыре дня длилась жесточайшая битва за пролом в обороне фашистов. Приказано было переходить в атаку только после подавления огневых точек противника. Только один залп батареи отправлял на головы неприятеля 64 снаряда. За эти дни «артиллерийского наступления» только нашей батареей было произведено более двух десятков залпов. Некоторые осуществлялись за 1,5 – 2 минуты, другие растягивались, создавая методический огневой вал. Рядом с нами трудились батареи ствольной артиллерии, а чуть впереди - самоходки 8-го мотострелкового корпуса. Это была уже совсем другая Красная Армия. Грохот стоял невообразимый. В сторону немцев летели снаряды и наши проклятья и обещания возмездия.

Когда оборона противника была сломлена, мы стали стремительно наступать по 45-55 километров в сутки. А из армейской сводки мы узнали, что за все дни этой битвы 11-я Гвардейская армия потеряла убитыми менее десяти человек. Да, это была уже совсем другая война. Теперь мы окружали и уничтожали захватчиков. Теперь они ночами лесными тропами пытались выйти из окружений. Теперь мы их гоняли, как зайцев, вынуждая тысячами сдаваться в плен. Это было возмездие, рождавшее в войсках ликование.

Уцелевшие мирные жители – изможденные женщины, старики, дети с сияющими глазами, вышедшие их лесов подпольщики и партизаны – стояли по обочинам главной магистрали Москва – Брест, вдоль своих сожженных деревень и поселков, и со слезами тихой радости совали в руки солдат-освободителей все, что у них осталось...

К тому времени армия изменилась в корне. Пешего воинства уже не было. Мотопехота восседала на бронетранспортерах, на танках, которые шли сплошным потоком по всему фронту. В небе нас прикрывали новенькие истребители. Наступало время нашего господства в воздухе. Нынешнему поколению не понять, что мы испытывали в те дни после поражений 41-го, после отступления на Волгу и Кавказ в сорок втором...

Это была торжественная увертюра победы. Пленные немцы угрюмо говорили о своем горьком разочаровании, что они просто стали жертвами лживой гитлеровской пропаганды и массовой эйфории. Некоторые, увидев миролюбие русских солдат, готовы были оказать нам любую услугу. Немец-ефрейтор (вроде его звали Рудольф), оказался автомехаником. Он помогал проверять исправность трофейных машин, привел их в полный порядок.

Операция «Багратион» закончилась уже на берегах Немана в Литве, потом мы пошли на Кенигсберг – оплот германского Вермахта (вооруженных сил Германии), основной поставщик эсэсовских кадров.

5. Я закончил войну в Кенигсберге, где бои шли до последнего дня войны. Но с июня 1945 по 1952 год я оказался в заключении в Воркутлаге. Меня сослали за то, что я восстал против ареста и ссылки наших пленных, освобожденных из немецких концентрационных лагерей. Из немецкого концлагеря в сталинские лагеря – это было несправедливо. Многие попадали в плен, будучи ранеными. Я сказал об этом в Политотделе 24-й Гвардейской бригады, где я был командиром батареи. При аресте у меня отняли награды и наградные документы, письма родных, мои дневники, именные часы от Политодела (с документами с подписью маршала Жукова). Мне потом так и не удалось многое из отнятого вернуть.

Сейчас я живу в Ярославле. Я честно прожил жизнь, честно воевал. И хочу сказать молодым людям – любите Родину, как мы ее любили. А что творится сейчас – я счастлив, что вовремя родился и вовремя умру, чтобы не видеть конца этого кабака.

Ярославль © 2023