1923 г.р.
Личные воспоминания
Я – последний из Ярославской коммунистической 2341 стрелковой дивизии. Больше в живых уже никого нет. Эта дивизия – необычная, знаковая для Ярославской и Костромской области (Кострома выделилась в отдельную область только в 1944 году, а до этого входила в состав нашей области).
Мне не было и 18-ти лет, когда я поступил в дивизию. Моему однополчанину Борису Павловичу Короткову тогда даже 17-ти не исполнилось.
Немцы в 1941 году подошли к Москве, были уже в 20-30 километрах от столицы, в бинокль ее рассматривали. Они мечтали 7 ноября, в день празднования Октябрьской революции, маршировать по Красной площади. Уже был оккупирован Калинин (а это у границы с Ярославской областью, в 80 км от Ярославля). Ярославская область была объявлена фронтовой. Готовили 42 партизанские базы, формировались партизанские отряды.
Я тогда учился в техникуме резиновой промышленности на 4 курсе. Со мной учился Борис Крайнов, в отряде которого потом воевала Зоя Космодемьянская. Мы с ним оба жили на Суздалке, ходили вместе домой, сидели рядом на уроках. Он был на год меня моложе. Как-то я пришел в техникум, а Бориса нет. Обстановка тогда была такая, что все менялось быстро, как в калейдоскопе, стремительно, прямо по часам. Напряжение было – как будто дуга в мороз искрила.
Нас всех ребят из техникума по комсомольской линии зачислили в парашютный десант (обучали в г. Иванове). Мы ждали приказа, когда ехать туда. Но дня через 3 нас отправили в деревню Коромыслово на картошку. Были сильные морозы. Приехали туда – пришла повестка из Иванова. Я не явился, так как уехал. Это ж трибунал! Я побежал в райком. 6 ноября 1941 года нас собрали в клубе «Гигант» (теперь это дворец молодежи), отобрали паспорта и сказали, что едем в учебные лагеря под Ярославлем (в Песочное). Мы все шли по зову сердца.
Парторгом (партийным организатором) на резиновом комбинате был Патоличев, сын героя гражданской войны, он воспитывался после смерти отца у Буденного (они с его отцом были боевые товарищи). На партсобрании все приняли решение идти на защиту Родины.
10 октября 1941г в Москве обсуждали план возможной сдачи Москвы. Начали эвакуировать Генеральный штаб и важные объекты, где не успевали с эвакуацией – заложили более 2000 мест взрывчатки, даже в метро.
13-го октября Ярославский обком КПБ (Ярославский областной комитет Коммунистической Партии большевиков) послал телеграмму в Государственный Комитет обороны с просьбой сформировать 2-3 дивизии из жителей Ярославской области и взять их на обеспечение за счет ресурсов нашей области. 15-го октября Сталин подписал разрешение на 1 дивизию.
Немецкие самолеты летали над домами на бреющем полете. В каждом дворе у нас были щели (окопы) для укрытия от осколков при бомбежке. Фашисты к 7 ноября сделали «подарок» - разбомбили Московский вокзал в Ярославле и железнодорожные пути. А это – узловая станция. Бомбили и на Всполье (сейчас это вокзал Ярославль Главный).
Подали нам товарный состав, нам попал лошадиный вагон, без дверей насквозь, с кучей замерзшего навоза. Там и ехали, Набрали битого кирпича и лист железа, жгли костер. В Песочном жили мы в длинной землянке, человек на 150. Голые доски-нары и две печи по краям.
2 января мы прибыли в Москву. Я получил ручной пулемет. Это была вторая линия обороны Москвы. На день давали стакан ржи или сухарей, не было боеприпасов, корма лошадям. Выше колена снега. Лошадям не пройти, они падали. Которые не могли встать – пристреливали, клали конину к себе в мешки. Вши, тиф.
Первые бои для 234-й Ярославской дивизии начались в конце марта 1942 г. Нас почти окружили. У меня на пулемете был 1 диск с патронами, да еще 3 в запасе (по 47 патронов всего). Экономили. Меня тогда ранили в голову, было много убитых. Пуля попала и в пулемет. Я раненый 5 часов выползал к своим. А там был снайпер. Стрелял, как только я начинал ползти. Пришлось даже мочиться в штаны. Но я не оставил пулемет, иначе – трибунал. На руку намотал пробитый пулемет и волочил за собой. У другого солдата была стянута ремнем грудь, ему пробило легкие. Я сам ранен, повел его до медпункта, перебегали, прячась от снайпера. Вдруг появился «костыль» (немецкий самолет-корректировщик, часами кружил), он стал стрелять. Мы залегли, окопались в снегу. Так повторялось несколько раз.
Шли мы в госпиталь 5 суток, за 130 км. Счастье было – вернулся я снова в свою дивизию, но уже в разведку. Разведчики – это элитные части. Кормили улучшено, по пятой норме. Мы с голодухи объелись, всех пронесло.
Нас как-то направили к партизанскому командиру Бате на диверсии. Были ведь целые районы с советской властью и колхозами, куда не пустили фашистов. С партизанами мы участвовали в налете на железнодорожную станцию, где были вагоны с военнопленными. Задача была – посеять панику, дать возможность побега. Мы подожгли вагоны зажигательными пулями, шороху наделали. Но к нам никто не пришел тогда, наверное, люди бежали в другую сторону. На следующий день нас послали в штаб дивизии с секретным пакетом. Шли вдвоем 50 км по лесам и болотам к деревне Лосево. Пришли – и уснули в одном доме. Старик нас вовремя предупредил, что идут немцы и полицаи. Мы убежали босиком, сапоги в руках. Перешли реку по грудь в воде, вылили воду из сапог и пошли дальше.
В августе 1942 г. ходили в разведку, уснули в поле неубранной ржи. Услышали шум. Шли женщины с серпами, а сзади них – полицаи и немцы с велосипедами (был у них такой велоэскадрон). Мы полицаев и женщин пропустили, а немцев закидали гранатами и обстреляли. Захватили человек 5 полицаев и пару немцев. Некоторые наши ехали домой в часть на велосипедах.
Я еще с Песочного, с учебы был ефрейтором, но стеснялся звания, выбросил красноармейскую книжку и стал рядовым. Ночью как-то к рассвету выкапывали индивидуальные окопы. Один в окопе сидит, выше земли, виден немцам. Я его хлопнул по плечу, чтоб он спрятался. А он повалился: мертвый был. В другой раз ступил в темноте на мягкое – а это живот трупа.
Как-то брали языка в Смоленской области. На рассвете действовали, когда немцы спали, теряли бдительность. Михаил Голубев из поселка Бурмакино (под Ярославлем) бросил гранату. Вытащили немцев. Молодой немец Вальтер все сопротивлялся. Когда шли бродом через речку, по нам немцы открыли огонь из пушек. Добрались до леса. Немец снял свой ремень, бросил его на землю и заплакал. Потом он угощал нас немецкими сигаретами, а мы отказались: наши-то покрепче будут. Пришли в расположение. Мы ему водки налили. Он размяк от нашей доброты: «Рус гут!». А в штабе он дал ценные сведения.
Однажды ходили в разведку боем. Это считай на убой. Наш командир Зюзгин взял с собой человек 30, сам нас повел. Доползли до немецких проволочных заграждений. Стали их резать, консервные банки на проволоке зашумели. Немцы открыли шквальный огонь. А наши засекали, откуда ведется огонь, их огневые точки. Вернулись – больше половины раненые, меня тоже ранило тогда. Но я бежал пригнувшись, ранение было в плечо. Остальные – от пояса ранения. Одного ранило в живот, он потом умер. А Коля Сивков из Поречья Рыбного все кричал: «Застрелите меня, мне мошонку оторвало!»
Настоящая война началась летом 1943 года. Генеральное наступление наших войск. За год до этого мы и самолеты наши редко видели, а тут – перелом наступил. Порядок стал, появилось вооружение: Катюши, танки, тяжелые орудия.
Летом 1943 г. в разведке нас обнаружили немцы, обстреляли из миномета. Командира убило, ранило остальных. Я тогда получил ранение (много осколков) и контузию, оглох. После ранения выписали меня, стал я артиллеристом. Это в первых рядах с пехотой. Из огня да в полымя! Но вскоре меня послали учиться на штурмана-летчика в Челябинское училище. Там меня и застал конец войны.
Когда в 1945 году в августе я в курсантской форме приехал домой в отпуск, увидел соседку Нину: подросла, какая красавица стала! Она портнихой работала. Я попросил: «Подшей подворотничок». Подшила. Расплатился поцелуем. Уехал в училище, а сердечко екает. Осенью вышел приказ о демобилизации «стариков», с образованием или с ранением. Надо было восстанавливать экономику. Демобилизовался, не дождавшись звания лейтенанта. Дали мне 600 рублей. На гражданке голодно, ели тошнотики и дуранду. Мать ругала, что не мог дослужить. Моих денег хватило на 3 буханки хлеба. А с Ниной мы и по сей день вместе.